Иван Грозный. Часть 1 из 9 |
Давно хотел написать об опричнине. А никак не получалось. И не мог понять, почему. Но потом понял. Дело в том, что опричинина, сама по себе. просто часть жизни Ивана, не рассказав о которой, к теме никак не приступить. Ежели же рассказывать, то получится уже повествование не о "кровавом тиране", а о хорошем и мудром человеке, стойно Ричарду III, Годунову, Макбету или Нерону, облоганном посмертно по политическому заказу. А это всяко интереснее. Только, как бычно, прошу учесть: ликбез – не исследование. Это всего лишь максимально краткое изложение точных фактов в их логической последовательности, с учетом труда десятка подлинных исследователей, прилежным эпигоном которых выступаю я, позволяя себе разве что дополнить их выводы толикой своих соображений...
Не думаю, что есть смысл брать старт с самого начала. Ну да, трудное детство, без отца, маму отравили, самого обижали всяко, комплексы копились, мятеж в Москве нервы сорвал, но все это, как известно, не помешало Ване парнем хотя и импульсивно-жестким, крови не боявшимся (а кто ее тогда боялся?), но, в принципе, не хуже и не лучше прочих. Так что, пожалуй, начнем не с детских лет, а с общеизвестной «карамзинской» схемы. Жил себе поживал на Москве юный царь Иван, имел «избранную раду» друзей (аристократ Андрей Курбский, друг детства, братья Адашевы, – родом попроще, – хват Алексей и храбрец Данила, да интеллектуал поп Сильвестр), жену Анастасию, умницу-красавицу, старого учителя, митрополита Макария, они на него хорошо влияли, он их слушался во всем, и все было хорошо. Аж до начала Ливонской войны. А потом вдруг, после смерти жены, «усмирявшей» злой нрав мужа, взбесился, и пошел рубить головы всем подряд – и боярам-княжатам, невзирая на заслуги, и бывшим друзьям. Став сперва «Грозным», а затем и «Безумным». И вообще, тираном. Странно как-то это самое «вдруг». Вот и давайте разберемся.
Прежде всего, совершенно ясно: первая кошка пробежала между царем и его «ближним кругом» чуть ли не сразу после присоединения Поволжья, и суть разногласий была предельно проста: что дальше? В том, что приостанавливать экспансию нельзя, все были вполне согласны. Россия была на подъеме, готова и к усилиям, и к рывку, имела войска, деньги, припасы, короче говоря, все, что нужно для реализации самых обширных планов. Вопрос заключался в том, какое направление избрать. Вариантов было ровно два: продолжать движение на юг, в направлении Крыма (а чем он лучше Казани и Астрахани) или развернуться на запад, в Ливонию, и логика была в любом из решений.
Крым, безусловно, досаждал. Крым тревожил набегами богатые южные вотчины, и это злило боярство, считавшее, что хана пора прижать к ногтю, благо, после Казани, Астрахани и Ногаев дело казалось не слишком сложным. Более того, покончить с Крымом означало присоединить к России богатейшие земли Дикого поля, – то есть, опять-таки округлить вотчины бояр, а кроме того, и государственные земли, сняв необходимость частичных конфискаций земли у вотчинников (о чем Иван поднимал вопрос еще раньше, на Стоглавом соборе). Короче говоря, очень богатая идея и очень вкусный приз. Однако и куда более мощный, нежели Казань с Астраханью, многолюдный, хорошо организованный, и тем более опасный, что за его спиной маячила Порта, – на тот момент самая сильная и очень агрессивная держава мира.
С другой стороны, досаждала и Ливония. Орден, имея в активе договор с Польшей, вел себя предельно нагло, задолжал дань аж за полвека (в 1502-м по договору обязался платить, но не выплатил ни копейки), а главное, мешал реализовывать государственные проекты (например, в 1548-м под страхом смерти развернули назад более сотни специалистов разных профилей, нанятых Иваном в Германии). И плюс ко всему, обнулить Орден (это общеизвестно) означало бы получить полноценный выход к морю, с ухоженными портами, причем, формально «возвращая отчины и дедины», отнятые когда-то немцами и шведами. А самое главное, в это время всем уже было понятно, что Орден поражен системным кризисом и находится на грани распада. Промедлить с «западным» вопросом означало бы отдать Прибалтику в куда более сильные руки, получив на границах новых, опасных врагов.
С точки зрения геополитики, ясен пень, важнее был Запад. Крым грабил, кусал, но не более того, и Турция, занятая войной с персами и Империей, особо не докучала, а вот Ливонии вот-вот могла начаться Большая Игра, и царь, судя по его действиям, это прекрасно понимал. Зато у думных «западный» вектор никакого восторга не вызывал. Особых земельных богатств на этом направлении не предвиделось, «немци» были врагом незнакомым и опасным, тем паче, с мощной «крышей» в лице Священной Римской Империи Габсбургов. А главное, затянись война на западе всерьез и возникни у государства нужда в деньгах, – что было более чем вероятно, – единственным источником дохода могла стать только частичная конфискация боярских земель, – и хотя об этом не говорилось вслух, это понимали все.
Короче говоря, споры на эту тему в Думе не могли не быть жесткими, и судя по всему, что случилось дальше, решение «На Запад!» было пробито лично Иваном, и не без великого труда. Вполне возможно, – это допущение, – с помощью митрополита Макария, которому не могла не греть душу идея слегка поджарить «латыну» и «лютеров» (с мусульманами Церковь ладила). И поначалу все было как нельзя лучше. Польша сразу вмешаться не могла, требовались длительные согласования, Литва интересов в Ливонии не имела, так что сразу пошли победы. В январе 1558 года русские войска прошли вдоль-поперек почти всю Ливонию, до Риги и Ревеля, взяли много важных городов, в том числе важнейший порт Нарва и Юрьев, несправедливо именовавшийся Дерптом, и вышли к границе Восточной Пруссии. Европейские листки уже писали ужасы о том, что даже шведский король «только ценой денег смог купить себе мир» и «если суждено какой-либо державе в Европе расти, так именно Москве».
В самом деле, по всем приметам, Россия брала Прибалтику всерьез и надолго. При полном, между прочим, одобрении туземцев, с появлением русских войск взявшихся за топоры против хозяев, а пришельцам оказывавших всяческую помощь. Разумная политика Ивана лишь укрепляла готовность горожан идти на компромиссы. И был резон: ужасный «тиран и варвар» резню не устраивал, а вот милости оказывал вовсю. Скажем, Нарве, ненавидевшей Ревель, как исконного конкурента, не позволявшего ей вступить в Ганзу, царь, – в пику ревельцами, – предоставил совершенно невиданные льготы. Город освободили от постоя, жителям предоставили полную свободу вероисповедания, нарвские купцы (на дикую зависть ревельским)получили право беспошлинной торговли по всему царству Ивана плюс право посылать караваны в Германию. А еще нарвским деревушкам москвичи даром предоставили скот и зерно для посева, – в счет компенсации за разграбленное при вторжении. После чего задумались и в Риге, и в Ревеле.
Вот-то тут, на пике успеха, начинается необъяснимое. Весной 1559 года, после череды сплошных успехов, русской армии оставалось только добить главные силы Ордена, засевшие в Вендене (столица) и Мариенбурге (резиденция магистра) и с ходу оформлять победу, подписывая с фактически раздавленным Орденом мир на своих (любых!) условиях. И вот тут Алексей Адашев, полномочный представитель царя на фронте, получив от ливонцев просьбу о «полевом» (временном) перемирии (но не согласие на мир!) отдает приказ воеводам приостановить наступление и соглашается «не воевати» с марта по ноябрь. Это предел абсурда, но так оно и было. Более того, Адашев даже вступает в переговоры с рижанами и ревельцами о настоящем мире в обмен на всего-навсего мелкие уступки в торговле. И что самое дикое, Иван не только санкционировал задним числом это нелепое решение, но и дал добро на поход в Крым.
Вот здесь уже никакой логики нет. Вернее, есть, но уже совершенно по г-ну Милюкову: или глупость, или измена. Но дураком Адашев не был, а подозревать измену у нас нет никаких оснований. Просто, судя по всему, на царя очень сильно давили. И Дума (по уже изложенным соображениям), и Курбский, бывший в этом смысле представителем княжат в Избранной Раде, и Адашевы, мечтавшие получить во владение столько земель, чтобы сравняться влиянием со «старомосковскими». Позже, в Первом послании Курбскому, Иван очень коротко помянет дискуссии на тему Крымского похода, назвав их «злосоветием», – и нам остается только гадать, какие лютые драмы таятся за этим коротким определением.
Впрочем, как бы то ни было, Крым оказался крепким орешком. Он и позже не давался легко, а уж в XVI столетии и подавно. Безводье, татарские налеты, совершенно неприступные укрепления Перекопа, пакости «союзных» малороссийских казаков, кидавших русских при первой опасности, – и в итоге провал. Тяжелый, досадный, отнявший у России множество жизней и ресурсов, но позволивший царю укрепить свое влияние, ибо не судят только победителей. По сути, в те века полководцы, не говоря уж о политиках, платили головами за меньшее, а если вспомнить «перемирие» с Орденом, так и тем паче, но ничего подобного. Никаких казней не случилось. Просто идиллия Избранной Рады сошла на нет, – и на исходе 1559 года оба Адашевых убыли на фронт, искупать кровью. Причем в обиде мог считать себя только Алексей, для которого чин воеводы был огромным понижением. Одновременно покинул Москву и поп Сильвестр, причем совершенно добровольно: он хлопотал за Адашевых, не преуспел и устроил демарш, «своею волею» уехав в Кирилло-Белозерский. Кстати, прихватив огромную библиотеку, и оставив при дворе «деспота» сына – делать карьеру.
А между тем, ситуация в Ливонии за полгода «адашевского перемирия» коренным образом изменилась. Осознавший полную безвыходность своего положения, Орден нашел «крышу»: 31 августа 1559 года магистр Готхард Кеттелер подписал в Вильне с королем Польши и Литвы Сигизмундом II договор о «вступлении Ливонии под протекторат Польши», спустя две недели дополненный договором о «военной защите». Отныне, – спасибо Адашеву, – России предстояло иметь дело не с распадающимся прибалтийским замухрышкой, а с одной из самых сильных держав Европы. Больше того, стоило Польше «принять под покровительство» Лифляндию и герцогство Курляндское, в игру вступили Дания, явочным порядком занявшая Эзель, и Швеция, взявшая под контроль Ревель и северные районы Эстляндии (позже,-уже в 1561-м, такой раздел был официально закреплен и оформлен Виленским договором).
Ну и прикиньте, какой выбор у Ивана. Можно, конечно, прекращать войну, оставив за собой Дерпт, Нарву и клочок Эстляндии, но это, по факту, проигрыш, не покрывающий даже расходов (нарвская торговля все равно перекрыта). А можно и вновь атаковать, поскольку хотя договор Ливония с Польшей и подписан, пока новый супостат раскачается собрать войска, есть шанс выиграть. И царь, как известно, принимает решение идти по второму варианту, – вновь с полным успехом. Уже в январе 1560 года русские взяли Мариенбург, а потом, через несколько победных месяцев, Курбский штурмом берет и «несокрушимый» замок Феллин, где победителям досталась вся орденская артиллерия, почти вся казна и руководство Ордена во главе с магистром Вальтером фон Фюрстенбергом. После чего эсты поднимают очередной мятеж в поддержку русских, рыцари толпами бегут за кордон, и, – ап! – Ордена фактически больше нет.
Этот момент – второй звездный час России в ходе кампании. Хрен с ними, с датчанами на Эзеле, и с Ригой, куда вошли литовцы, тоже можно подождать, но Ревель лежит, как на блюдечке. Стены, правда, крепки, но защищать их шведам некем, они мобилизуют даже городскую шпану, назначив "Ганнибалом Эстонии" известного уголовника Иво Шенкенберга, – а уж заняв Ревель, можно говорить с поляками и Литвой совсем иначе. Да и с Европой в целом тоже. Тем паче, Европа готова. Слухи из Ливонии вызвали там настоящую панику. Уже в конце 1559 года Альберт Мекленбургский объявил свои земли в «состоянии опасности от московского нашествия». Несколько месяцев спустя, на Рейхстаге, он же докладывает о том, что «Московский тиран начал строить военный флот на Балтийском море, вверяя управление испанским, английским и немецким капитанам». В связи с этим, мекленбургский герцог прямо попросил Рейхстаг «настоять перед нидерландским и английским правительствами, чтобы они перестали доставлять оружие и другие товары врагам всего христианского мира, дабы не дать утвердиться в Ливонии восточному государю». Однако, выслушав герцога, «съезд постановил обратиться к Москве с торжественным посольством, к которому привлечь Испанию, Данию, Англию, предложив восточной державе вечный мир и тем самым остановить ее завоевания».
То есть, повторяю: Европа созрела отдать Ивану все, что он реально контролирует. Дело за малым, взять под контроль побольше и предлагать мир с позиции силы. А сил для этого вполне достаточно. И тут, когда победа опять словно в руках, более того, когда, – это уже слова самого царя, – «вся Германия до исхода лета нашей была бы», русские войска опять останавливаются, а затем, потоптавшись на месте, начинают действовать вопреки всем инструкциям и диспозициям. Не все, – а главные силы, возглавляемые (какая странность!) братьями Адашевыми: Алексей и Данила, вопреки воле царя, приславшего подкрепления с прямым приказом брать Ревель, почему-то разворачиваются на важный, но в данной ситуации все-таки второстепенный Вейсенштейн (Пайде), – который тоже, потеряв много воинов, взять так и не смогли.
Что за напасть приключилась? Почему? С какой стати? Никто не знает, и видимо уже не узнает никогда. Разве что Руслан Скрынников осторожно предполагает, что какие-то веские причины (типа, воеводы «опасались удара литовцев из-под Риги») все-таки были, но это совсем не убеждает. Хотя бы потому, что вражеских войск под Ригой было совсем немного. Но, в любом случае, дорогие читатели, прикиньте, что бы сами вы сделали на месте царя. Ага. Именно. И я тоже. Иван же и на сей раз до неприличия мягок. Конечно, Алексей Адашев полностью снят с командования и назначен комендантом Феллина, а чуть позже переведен в Дерпт, «товарищем» к воеводе Хилкову, его брат понижен в должности, – но и только. И как оно было бы дальше, сказать нельзя, но с это самое время в Москве скоропостижно умирает Анастасия.
Сказать, что для Ивана это удар, значит, не сказать ничего. Что там была любовь, не отрицает никто из историков, но молодая царица, помимо прочего, была еще и совершенно уникальным человеком. Мало того, что, провожая жену, царь «от великого стенания» почти не мог идти и его вели под руки, так еще и Москва, которая слезам не верит, свою государыню, судя по всему, любила: посадский люд, как сообщает летописец, пришел на похороны (диво дивное!) «не для милостыни» и в таком числе, что что «от множества народу в улицах едва могли тело ея отнести в монастырь». А поскольку смерть молодой, здоровой женщины была решительно никак не объяснима, сразу после похорон началось следствие. И выяснились любопытные вещи. Следов отравления, правда, не нашли, зато стало известно, что царицу постоянно мучили какими-то интригами. Какими, опять-таки неясно, но, по логике, причастны были все те же «старомосковские», которым она очень мешала. Не сама по себе даже, но тем, что братья ее, Даниила и Никита, сформировали свой, отдельный клан, внося разброд в устоявшийся баланс сил в Думе. «Худородных» ненавидели, но копать под «шурьев», особенно, с учетом отношений царственной пары, не решались.
В общем, есть ощущение, что было там что-то такое, очень непонятное. Даже не совсем ощущение. Я не знаю, как расшифровывать основной вывод следствия, согласно которому косвенными виновниками кончины царицы назван Сильвестр «сотоварищи», чьими «словами непотребными» Анастасия была «околдована». И что это были за «слова», тоже не знаю. Но факт есть факт: по итогам расследования Дума постановила вызывать Сильвестра и Алексея Адашева в Москву, на суд, и митрополит Макарий это решение поддержал. Однако «тиран и деспот» по-прежнему ведет себя вовсе не в соответствии с представлениями режиссера Лунгина. Сильвестра всего лишь («Не в этой жизни с ним буду судиться») переводят из престижного монастыря на Соловки (сын по-прежнему при дворе и делает карьеру). Алексей Адашев снят с должности «товарища» воеводы и взят под стражу, – но не в поруб, а судя по всему, под домашний арест, – там же, в Юрьеве, где, спустя пару месяцев вдруг (молодой, полный сил бугай) отдает концы.
И в этой смерти, как и в смерти царицы, есть что-то странное. Во всяком случае, исходя из того, что Иван, получив известие, срочно послал в Юрьев одного из самых доверенных дворян, повелев «все разыскать по полной совести». Увы. Выводы следствия нам, к сожалению, неизвестны. Но исключать напрочь, пожалуй, можно только самоубийство. Для православного – великий грех, пагуба души, а в те времена к этому относились серьезно. А так что ж, мог и, простыв, «померев горячкою», мог и упиться до смерти от тоски, а мог, думается мне, отбросить коньки и от яда. Потому что очень похоже, много было на Москве народу, не хотевшего, чтобы Алексей Федорович, будучи рано или поздно доставлен в столицу, заговорил.
А между тем, война продолжается и войска продолжают наступать. Хотя Польша уже ввязалась по полной программе, Иван, проявляя чудеса изворотливости, не сдает позиции и держит ситуацию под контролем. Вернуть все, столь дурацки потерянное, уже невозможно, но можно переиграть проигранную партию. 20 августа 1561 года царь заключает перемирие со шведами аж на 20 лет, признав их право на земли Эстляндии и Ревель, доставшиеся им по «Виленскому пакту». Параллельно начаты переговоры и с Данией, которой Россия уступила Эзель, которым все равно никогда не владела. И после всего этого Иван разворачивается на Польшу с Литвой.
Отметим сразу: теперь все совсем не так радужно, как три года назад. Война тяжела, изнурительна, появились сложности с пехотой, а одной конницей немного навоюешь. Даже Курбский начинает терпеть поражения, – самое тяжелое у Невеля. И тем не менее, Иван изыскивает ресурсы. В январе 1563 года, приняв на себя руководство войсками, он начал поход на Полоцк — важнейшую крепость на полпути к самой Вильне, на стыке границ Литвы и Ливонии, и всего за две недели взяли его, отпугнув армию Радзивилла, не посмевшую даже вступить в бой. Что интересно, «тираном и деспотом» были обласканы и отпущены без выкупа все пленные, а в городе воцарился идеальный порядок. Под страхом лютой казни наместникам было предписано горожан «правити поместном обычаю», а «суд вести честный, скорый и правый».
Это – зенит. Под ударом Рига. Под ударом Вильно. Сигизмунд намекает, что есть смысл поговорить о мире, на что царь отвечает благожелательно, но уклончиво. О том же Ивану пишет в личном письме кайзер Фердинанд I, предлагая вместо «ненужного кровопролития между христианами» заключить союз и объединить усилия в борьбе с общим врагом, Портой. Ответ Ивана был невероятно элегантен. Он сообщил коллеге, что «здешние немци преступили божию заповедь» и «впали в Лютерово учение». В связи с чем, он, благочестивый государь всея Руси, «отчаяся надеятися» на возвращение ливонцев к «справедливости и старому закону», вынужден был начать войну. То есть, получается, сражается за интересы самого Фердинанда, а также и Святого Престола, для которых лютеране были главной головной болью. Такого разворота событий ни император, ни папа не ожидали, и на какое-то время, пока они обсуждали сей поворот сюжета, всякая помощь Польше и Литве из Германии была не то, чтобы прервана, но приморожена.
Итак. Весна 1563 года пик успехов. Правда, праздник со слезами на глазах. Иван потерял Анастасию. Иван потерял друзей, сделавших что-то очень скверное. Именно в таком порядке. А значит, врет Карамзин насчет «после смерти жены», потому как первая опала Адашевых и отъезд из столицы Сильвестра случились не после смерти царицы, а очень даже до. Но, как бы то ни было, хоть Избранная Рада и перестала существовать, хотя Алексей в могиле, а Сильвестр в ссылке, но ни Данила Адашев (пониженный, но живой и на службе), ни Андрей Курбский (бывший с Алексеем, как иголочка с ниточкой) никаким карам не подверглись. И боярам головы не рубят. Нет на Иване крови. То есть, конечно, есть. – царь все-таки, – но куда меньше, чем у европейских коллег. И в любом случае, он пока еще никакой не Безумный и даже не Грозный.
Источник: http://www.trueinform.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=8347
Свежие комментарии