| В советское время у «прораба перестройки» Юрия Афанасьева было почти всё. За участие в развале СССР он получил ещё больше. |  Юрий Афанасьев на внеочередном III съезде народных депутатов СССР. 1990 г. © РИА «Новости». |
Он умел призывать, не умея создавать. Увидев, что с некоторого момента стало можно жить за счёт разрушения, стал призывать к разрушению.
Франция наградила его орденом Почётного легиона. Сепаратистская Литва сделала командором ордена Великого князя Литовского Гядиминиса (2001 г.). Польша – кавалером ордена Заслуг перед республикой Польша (2003 г.) Швеция объявила командором ордена Полярной звезды (2004).
Странно, но факт – он не заслужил наград в СССР, будучи секретарём крайкома комсомола. Не получил их от правительства Ельцина, будучи депутатом и ректором. Тем более не мог рассчитывать на награды России в 2000-е годы, когда пытался продать свой университет Ходорковскому.
Получилось, что больше его заслуги признавали враги и конкуренты страны. И не нашла, что признать, сама страна ни в одном из своих политических обличий. Он закончил истфак МГУ в 1957 году, и в СМИ известного толка именуется «видным советским и российским историком». Но не написал ни одного серьёзного исследования, ни одной более или менее интересной монографии по истории. Одну, правда, можно считать что написал: «Историзм против эклектики: Французская историческая школа «Анналов» в современной буржуазной историографии». М.: Мысль, 1980. (Без хотя бы одной монографии не допускали до защиты докторской диссертации). «Показывал» ущербность и ненаучность буржуазной французской историографии в силу её незнакомства с историческим материализмом и марксизмом в целом.
Фото с сайта yuri-afanasiev.ru. Закончив МГУ, он не поступал в аспирантуру. Не пошёл преподавать в школу. Он поехал на стройку в Красноярский край. Энтузиаст.
Да, это было время романтики. Люди ехали в тайгу и действительно, больше за туманом, чем за деньгами. Но он не поехал ни за одним, ни за другим, а отправился на руководящую комсомольскую работу. Тоже, в общем-то, наверное, неплохо. Если бы не стал через тридцать лет, когда это оказалось выгодным, с энтузиазмом обличать компартию и комсомол в тоталитаризме.
Кандидатскую диссертацию защитил в Академии общественных наук при ЦК КПСС в 1971 году по теме «Современная французская буржуазная историография Великой Октябрьской социалистической революции». Докторскую – там же, в 1980 году по теме «Французская историческая школа «Анналов» в современной буржуазной историографии 1929-1979 гг.». Разоблачал буржуазную идеологию и буржуазную историческую науку. Разоблачать он вообще любил.
Потом он писал про судьбы перестройки, что иного, дескать, не дано. Только всё перестроить. Потом – про «словарь нового мышления». Что все прежние слова плохие, а произносить нужно совсем другие. Потом – про то, что Россия – «опасная страна». Правда, сам он, кроме первой монографии, в общем-то не писал. Считалось, что редактировал и вставлял что-нибудь наподобие вступительного слова. Писали другие. Но он действительно редактировал, следил, чтобы кто-то как-то излишне не похвалил Россию или СССР. И чтобы ругали не меньше, чем требовало «либерально-гуманитарное лобби». Вот таких книг с таким его авторским участием вышло добрых три десятка.
На его сайтах и соратники, и клиенты называют его «академиком». Он действительно член Академии. Общественной «Российской Академии естественных наук». Наверное, имел отношение к естественным наукам, когда призывал комсомольцев строить Красноярскую ГЭС. Или когда вернулся в Москву, в ЦК ВЛКСМ, дабы поруководить советской пионерией, поучить подростков быть верными делу Ленина, а затем отправиться в аспирантуру Академии Общественных наук при ЦК КПСС. И оставить о себе память, как об одном из самых бюрократически и догматически нетерпимых руководителей в ЦК ВЛКСМ.
Ю. Афанасьев, Б. Ельцин, А. Сахаров, Г. Попов. Фото с сайта yuri-afanasiev.ru. Правда, по окончании – не повезло: отправили на унизительно малую, по сравнению с прошлыми синекурами, должность доцента кафедры всеобщей истории ВКШ при ЦК ВЛКСМ. Наукой он занимался мало. За десять лет после защиты диссертации с 1971 по 1981 год написал всего 9 статей и фрагментов в чужих коллективных изданиях. Семь из них – про порочность буржуазной историографии и Великий Октябрь: каждый год перефразировал те или иные части своей кандидатской диссертации. Две – это были уже не статьи, а «методические материалы» – про использование технических средств обучения и оптимизацию учебного процесса. И сумел таким образом занять должность проректора по учебной работе.
Но докторская «открыла путь». В Высшей школе он уже не остался. Сначала ушёл в Институт всеобщей истории, в отдел культуры зарубежных стран. А в 1983 году получил назначение в руководство журнала «Коммунист»: стал редактором отдела истории и членом редколлегии.
Вот это уже и было «почти всё». И в плане материального обеспечения, и в плане достижения власти, хотя и в научном мире. От лица партии он решал, что именем партии по вопросам истории публиковать, а что не публиковать. Что считать правильным, а что – неправильным. От него, так или иначе, зависели все историки – от аспиранта до декана истфака и директора академического НИИ. Вершина идеологической власти была совсем рядом. И всего-то пятидесяти лет от роду, для того времени в политике – молодость. Впереди – ЦК, Академия Наук. Возможно – секретариат ЦК. Он знал правила этой жизни и их соблюдал. Значит, были все основания рассчитывать на успех.
Но началась «перестройка». И один из новых главных редакторов журнала, по слухам из информированных источников, принимая назначение, сказал: «Только, знаете… Одно условие. Уберите этого…». Последнее слово не было непечатным. Но близким к этому.
В Ватикане. Фото с сайта yuri-afanasiev.ru. Кривая карьеры опять надломилась. И это было обидно. Однако за согласие на увольнение ему обещали что угодно, что попросит. Кроме прямого повышения. Лишь бы ушёл из журнала.
И как раз тогда в Московском государственном историко-архивном институте на пенсию ушёл ректор. А стоявший в резерве на его замещение проректор почти написал, но ещё не успел защитить докторскую диссертацию.
Обиженный бывший редактор отдела журнала «Коммунист» пришёл в горком партии и попросил назначение. Желательно – именно в Историко-архивный институт. И стал ректором. Осмотрелся. И не откладывая, стал убирать всех, кто к тому моменту обладал авторитетом в институте. Начались чистки. Чуть ли не в первый год заменил почти всех деканов. Не седых старцев, а подчас не достигших пятидесятилетия докторов наук: не нужны были те, кто мог начать спорить. Кто был значим и популярен. Кто просто был профессионален в управлении. Это была первая чистка. Ещё не по политическим мотивам. По мотивам опасения даже не соперничества – просто самостоятельности. Потом этих чисток за двадцать лет было много.
После замены деканов и проректоров избавлялись от тех, кто увидел, каков на деле профессионально-организационный уровень «видного историка и организатора». Потом – тех, кто не согласился с его постоянными скандалами на исторические темы. Далее – тех, кто стал выступать против разрушения страны. Ещё тех, кто просто позволял себе сказать, что наряду с прочими нужно всё же изучать и позиции Маркса и Ленина. Тех, кто позволял себе что-то позитивное говорить об истории страны. Всех, правда, устранить не удавалось: почему-то оказалось, что в институте (потом – университете) учёных больше, чем карьеристов и ненавистников собственной Родины.
Но чистили. И выявляли. Вскоре после прихода нового ректора у него появился и первый новый проректор. Который быстро стал и вообще первым проректором. Интересная женщина. Любимица студентов. Которые ей доверяли. И почему-то она и он всегда быстро узнавали, что с их точки зрения нелояльного, крамольного сказал тот или иной преподаватель. Иногда – через полчаса после того, как слова были произнесены. Иногда – через три дня.
Тогда (шёл 1987 год) Яковлев и его клиентура начинали погром в сферах истории и ценностей общества. Бывший глава пионеров страны решил стать первым и в новой кампании. Исполненный солидности и достоинства, он поднимался на трибуну. Выдерживал паузу и говорил. По общей схеме: 1. Пауза; 2. Обязательные слова, наподобие «скажем прямо…»; 3. Пауза, все замирают, прислушиваясь; 4. «Всё кругом –… нечистоты-фекалии-мерзость (тоталитаризм, сталинизм, азиатчина, брежневизм, застой и т.д.)»; 4. Публика в восторге выдыхает: «Какова смелость! Новатор… Прораб перестройки… Ледокол, расчищающий путь «новому мышлению»…
Ю. Афанасьев, Е. Ясин. Фото с сайта yuri-afanasiev.ru. «Вчера я был в театре… Я вышел на улицу после спектакля. Я ужаснулся… На улице стояли (пауза) танки… (был канун 7 Ноября. Шла подготовка к военному параду). До чего мы дошли в нашем падении... На улицах Москвы – танки…» (1987 год).
«Скажем прямо… как мы виноваты перед подрастающим поколением, что даже величественная и светлая идея обновления социализма не вызывает у них интереса» (1988 год).
«Скажем прямо… мы избрали сталинско-брежневский Верховный Совет, перед нами – агрессивно-послушное большинство» (1988 год).
Он же по исходной «научной специализации» был «разоблачитель». Ничего другого и не умел. Он всегда что-нибудь разоблачал. Когда-то реакционную буржуазную историографию. Потом – «сталинизм». Потом – «отвратительный тоталитаризм». Когда обществу надоедало, он начинал разоблачать то, что вчера хвалил.
Отдельная история про то, как он начинал свою политическую карьеру. Весной 1988 года на трибуну проводимого на тот момент два раза в году общеинститутского партийного собрания, посвящённого совершенствованию учебного процесса, поднялся один из его клиентов и заявил: «Что мы тут всякой ерундой занимаемся! Всё об учебе, да об учебе! А давайте выдвинем на предстоящую Всесоюзную партконференцию нашего дорогого и горячо любимого ректора …». Сказал и сказал. 1988 год – мало ли что и кто с трибун говорил. Собрание спокойно обсуждало плановые вопросы. Клиент не успокоился, при принятии решения он встал и потребовал: «Я же внёс предложение! А давайте голосовать…».
Сказать: «Вопрос не внесён в повестку дня, и мы не проводили по нему прений», – ведущему не хватило опыта. Да и ректор сидел в президиуме рядом с ним. И присутствующим предложили голосовать. Примерно половина зала в шахматном порядке подняла руки. Считать не стали, но спросили, кто против, а ректор и проректора внимательно взглянули в зал: поднялось две руки. Сочли, что если при регистрации было 270 человек, а двое проголосовали против, то 268 – однозначно «за».
Райком партии, правда, кандидатуру выдвигать для утверждения на пленуме горкома отказался. Но соратники в «Огоньке», «Московских новостях», самом институте начали позже ставшую привычной истеричную кампанию, возмущаясь «нарушением ленинских норм партийной жизни». В институт приходил народ на разрекламированные открытые лекции, людей снимали на камеры и объявляли, что они собрались в поддержку выдвижения ректора делегатом партконференции…
И на пленуме горкома, отказывавшемся голосовать за его кандидатуру, тогдашний генсек сказал: «Да ладно... пусть и он будет…».
Потом по схожей схеме избирали на Съезд народных депутатов СССР, где за смелые слова об «агрессивно-послушном большинстве» депутаты, составившие «межрегиональную депутатскую группу», избрали его своим сопредседателем – наряду с Ельциным, Поповым и Сахаровым. Затем, в 1991 году, на дополнительный выборах – на Съезд народных депутатов РСФСР. Это были его звёздные годы. Он передвигался с академической солидностью, почти не поворачивая головы, чуть замутнённым от размышлений о судьбах России взглядом смотря сквозь окружающих, важно повторял свою гениальную фразу: «Скажем прямо… всё кругом… фекалии…».
Ю. Афанасьев, М. Горбачёв. Фото с сайта yuri-afanasiev.ru. Правда, иногда он солидность терял. Когда в марте 1988 года была опубликована статья Нины Андреевой, в которой впервые происходившее в стране пусть и не в самой живой лексике, но было названо своими именами, он, а также его соратники и клиенты в институте замерли и прижали головы. Злые языки утверждали, что он почти не выходил из своего кабинета. В отличие от Гайдара, склонности к виски у него не было – предпочитал коньяк. И в течение двух недель, в ответ на все вопросы по работе института, глядя расфокусированным взглядом, отвечал одно: «Перестройка в опасности». Но на то они и злые языки.
В августе 1991 года останавливающим танки его тоже никто не видел…
И из партии старался не выходить, пока была возможность. Правда, при этом на каждом шагу твердил, что «КПСС – преступная организация». Но членство в преступной организации старался сохранить. В 1990-м году ему сказали: либо выходишь, либо исключаем. Выходить он не хотел. Быть исключённым – тоже: вдруг КПСС и впрямь окажется «преступной организацией» и наведёт в стране порядок… Кому тогда будет нужен «свободолюбивый» и беспартийный ректор.
КПСС в этот момент, затравленная собственным руководством, опасалась скандалов. И его просто уговаривали: «Уйди. Ну, мы же – преступная организация. Ну, зачем тебе, такому прогрессивному и демократичному, быть в такой преступной организации? Уйди и ругай, сколько тебе будет угодно».
Он не поддавался. Наконец это партии надело. В одном кабинете института засел упирающийся борец с тоталитаризмом, не желающий расставаться с проклятым наследием. В другом – напротив, собрался партком и решил не расходиться, пока вопрос не будет решён: либо подаёт заявление и партком его удовлетворяет, либо партком принимает решение об исключении сам. Сидели, как на Угре в 1480-м году.
Наконец секретарь парткома вошёл в кабинет ректора и сказал доброжелательным тоном с твёрдостью матроса Железняка: «Партком устал. Мы Вашу позицию уважаем. Вы на неё право имеете. Только, давайте скажем прямо, – не в составе партии».
Почерневший ректор с видом пускающего себе пулю в лоб написал заявление. Всё-таки, если выйти самому, можно было потом говорить, что сделал это по идейным соображениям. И, если партия окажется «не преступной организацией» и порядка в стране не наведёт, можно будет объявлять это актом героического протеста против тоталитаризма. Ему повезло. Партия не была «преступной организацией», порядка не навела, власть свою нелепо потеряла и попросту оказалась запрещена.
А он менее, чем через год, по знакомству с Ельциным, объявил Историко-архивный институт Гуманитарным университетом. И возглавил уже Университет. Правда, ни новых денег, ни новых помещений в тот момент ещё не было. А от запланированного строительства нового современного здания он отказался ещё пару лет назад, амбициозно заявив: «Не поеду я никуда из Центра! Тут Кремль виден, а вы меня на окраину гоните!».
Наступил август 1991 года. Ельцин победил. КПСС запретил и имущество её захватил. Среди имущества была Высшая партийная школа. Не зная ещё, что с ней делать, Ельцин передал её министерству социального обеспечения РСФСР. Возглавлявшая его в тот момент Элла Панфилова тоже особо не знала, что с ним делать. И когда ректор нового Гуманитарного университета попросил, радостно отдала ВПШ ему.
Столь же радостно ректор и народный депутат высших органов власти «преступного режима» переехал с улицы 25-ого Октября на улицу Климента Готвальда. Правда, часть ВПШ взбунтовалась, построила баррикады, отказалась пускать его представителей. И сумела остаться Социальным университетом. Одновременно взбунтовался и стал готовиться строить баррикады собственно Историко-архивный институт, которому теперь грозило уничтожение (для ректора нового университета он был уже отработанной ступенью, ибо тот выходил уже на новую орбиту), сумел-таки остаться Историко-архивным институтом.
Заодно «основателю РГГУ» и «видному учёному и демократическому деятелю» стали передавать соседние помещения в центре города. И в какой-то момент чуть ли не вся сторона от теперь уже Никольской улицы оказалась передана ему. Хотя во многих из них, как и в прежних помещениях, стали появляться совсем иные организации. Вплоть до ресторанов. Будто бы считалось, что эти помещения сданы в аренду для поддержания учебного процесса и обеспечения зарплаты преподавателей – в 90-е годы власть на высшую школу практически средств не выделяла.
Но когда через полтора десятка лет Университету удастся избавиться от своего «руководителя», окажется, что аренда помещений как-то странно оформлялась таким образом, что права на эти помещения во многих случаях оказывались утрачены. Даже на те, которыми Историко-архивный институт располагал ещё чуть ли не с 30-х годов. Зато сведения о том, как повышается личное и семейное благосостояние «борца с тоталитаризмом», расходились всё больше. О доме в Париже. О ресторанах в Москве, и прежде всего в её центре. О многом и многом.
Только к 2003 году всего этого «основателю» покажется мало. И впервые в стране будет сделана попытка не то приватизации, не то продажи, по сути – в частные руки, государственного Университета.
Вуз передавался в распоряжение Михаила Ходорковского за обещание в течение 10 лет выделить сто миллионов долларов. Правда, с условием, что распоряжаться выделенным будут представители ЮКОСа. Степень финансовой заинтересованности самого «видного историка» не оглашалась.
Он передавал пост ректора Леониду Невзлину, а сам становился президентом Университета. Впервые ректором крупнейшего гуманитарного вуза становился человек, не имеющий ни учёной степени, ни гуманитарного образования. Согласие профессоров РГГУ на его избрание объяснялось не финансовой заинтересованностью и не послушностью: они во многом рассматривали такое развитие событий просто как избавление. Избавление от непрофессионального, политизированного и авторитарного прежнего руководства.
Но Ходорковский уедет на Восток. Невзлин – на Юг. И прежний ректор попытается снова вернуть себе возможности финансово-хозяйственного и административного распоряжения в Университете. Только люди, полтора десятилетия вынужденные выбирать – либо бросить альма-матер, либо в тоскливой и удушающей атмосфере всё же, склонив голову, делать что-то полезное - и наконец, на полгода вздохнувшие свободно, уже не захотят возвращения прошлого.
С ним начнут говорить все твёрже и твёрже, осаживать после очередных политических выходок. Отказывать в праве вновь стать ректором, пресекать попытки навязывать свою волю с поста президента Университета – собственно, в данном случае чисто представительской должности, синекуры, созданной для его кормления.
В конце концов, преподавателям удастся добиться избрания предложенной ими кандидатуры ректора и изгнать опостылевшего деятеля «либерально-демократической оппозиции» из Университета. Упразднив уже и сам пост, который он занимал последние годы.
Но он сам – хотя и без прежнего академического статуса – старается напоминать о себе. «Разоблачил» празднование годовщины Куликовской битвы и Дмитрия Донского, как боровшегося не за избавление Руси от ига Орды, а верно «подавлявшего мятеж темника Мамая против законной ханской власти».
Для многих он – историк-фальсификатор. Это неверно. Фальсификатор – это человек, глубоко разбирающийся в предмете и использующий свои профессиональные знания для искажения представления о нём. Чтобы быть историком-фальсификатором, прежде всего, нужно быть историком. С ним – всё несколько иначе. Он историком не был. За исключением, возможно, своих стажировок в Сорбонне, на которые он попал по направлению компартии, когда писал кандидатскую и докторскую, он никогда никакими историческими исследованиями не занимался. Да, окончил истфак. Но потом занимался чем угодно – от построения пионеров до политического руководства скандальными, но только не историческими исследованиями.
Ведь если ты объявлен «выдающимся историком» и «разрушителем стереотипов», ты же должен что-то подтверждающее своё реноме предъявить. Даже если в истории мало что на деле знаешь.
Ведь если ты однажды предал то, чему присягал, то ты должен доказывать, что предал не потому, что был предателем, и не за «бочку варенья», а по идейным соображениям.
Свежие комментарии