Хроника

Сегодня в Народном доме состоится концерт русско-малороссийской труппы при участии известной малороссийской певицы Горленко.

В пользу воскресной школы. Валовой сбор от благотворительного спектакля, устроенного 21 ноября в Народном доме в пользу воскресной школы, выразился приблизительно в 300 руб.

Торги. На 29 ноября в 10 часов утра в канцелярии полицейского надзирателя 4-й части будут произведены публичные торги на два дома за долги городской управе. К продаже назначены дома следующих владельцев: 1) Егора Вольгина (по Кузнецкой улице) за долг 657 руб. 21 коп. и 2) Андрея Дядина (по той же улице) за долг в сумме 683 руб. 35 коп.

В церковно-приходском попечительстве. 21 ноября состоялось собрание Рождество-Богородицкого церковно-приходского попечительства. Заслушан доклад Д. В. Макарова о результатах его поездки в Оренбург по делу постройки за путями в Сибирской слободе церкви-школы. Макаров привез план постройки, утвержденный строительным отделом оренбургского губернатора правления и благословленный к исполнению епископом Феодосием. Мотивом для этого служит то обстоятельство, что в Сибирской слободе несколько тысяч прихожан из числа низших железнодорожных агентов, дети которых сейчас обучаются в церковно-приходской школе.

http://www.chelmuseum.ru/proekty/

Вчера в Казанском университете произошла очередная студенческая глупость. Некоторые студенты, узнав о том, что в других российских городах была однодневная студенческая забастовка, решили сорвать занятия и в Казанском университете. Группа из нескольких лиц стала обходить здания университета и повсюду заявлять, что сегодня объявлена забастовка. В некоторых аудиториях и лабораториях им действительно удалось отвлечь от дела занимавшихся, но большинство лекций прошло своим чередом. Столкновений с полицией не было, однако студенческий бал, назначенный на сегодняшнее число, был отменен.

***

     Вчера под Казанью за Пороховой слободой была обнаружена страшная находка. Проезжавшие крестьяне близ дороги увидели повесившегося на сучке сосны прилично одетого мужчину. Поодаль стояла лошадь, запряженная в кошелку. Полиция определила, что это был староста Софийского хутора маркиза Паулуччи — Андрей Кальнин, 26 лет. Выяснено, что самоубийца возвращался на Елизаветинский хутор из Казани, куда ездил по разным поручениям. Что побудило Кальнина на самоубийство, пока остается загадкой. Производится дознание.

***

     28 (15) ноября 1912 года в 3-ей Казанской мужской гимназии состоялось торжественное закрытие двухмесячных курсов для будущих преподавателей гимнастики. После благодарственного молебствия попечитель Казанского учебного округа Н.К. Кульчицкий поздравил молодых людей с блестящим окончанием пройденного ими теоретического и практического курса шведской гимнастики. Теорию курсистам читали профессора Казанского университета В.Н. Тонков (анатомия и физиология), К.Э. Добровольский (гигиена) и А.В. Вишневский (подача первой помощи). Практические занятия по шведской гимнастике и танцам вели преподаватели гимнастики из казанских учебных заведений, а также штабс-капитан Муравьев и строй-капитан Кванин. Курс закончили 19 учителей и 31 учительница. Всем им выданы временные свидетельства на право преподавания гимнастики в средних учебных заведениях.

***

     Синематограф постепенно начинает завоевывать позиции в таких традиционно консервативных областях общественно-государственной деятельности, как среднее образование. В Казани, как известно, посещение синематографов учащимся средних школ запрещено. Но в последнее время появилось небольшое исключение из общих правил: по воскресным и праздничным дням в театре «Эдиссон» с 1 до 4 часов дня устраиваются специальные сеансы для учащихся по программе, предварительно просмотренной и одобренной педагогическим персоналом.

http://echo.fm16.ru/

Балканская война

СОФИЯ. 21 ноября. Опыты полетов на аэропланах над Адрианополем во время осады его дали блестящие результаты, как для осведомительных целей, так и для бросания с большой высоты бомб в город и крепость. В этом отношении больше всего прославились русские летчики. Теперь обнародован указ об учреждении шести новых аэропланных отделений в болгарской армии. Каждое отделение будет состоять из трех офицеров-летунов.

Перемирие

СОФИЯ. Протокол о заключении перемирия был подписан в Чаталдже вчера в 8 ч. вечера. Текст протокола составлен Даневым.
Условия перемирия заключаются в следующем:
1) армии воюющих сторон остаются на занимаемых ими позициях,

2) осажденные крепости должны снабжаться провиантом,

3) снабжение болгарской армии провиантом будет производиться через Черное море и Адрианополь, по истечении 10 дней со времени заключения перемирия и 4) 17 декабря в Лондоне начнутся переговоры о
мире.
("Новое Время" 5 декабря (22 ноября) 1912 года).

Театр и музыка

На днях приступают к исполнению декораций по эскизу Н.К.Рериха для нового балета "Весна Священная", которая будет поставлена в текущем сезоне Дягилевым за границей. Н.К.Рериху принадлежат не только эскизы, но и либретто. Музыка написана Иг.Ф.Стравинским. В общем, балет является коллективным трудом Н.К.Рериха и И.Ф.Стравинского, так как они друг другу помогали в выполнении своих художественных замыслов.
Балет составлен Н.К.Рерихом на основании отдельных штрихов, имеющихся в русской истории, а также на основании разнообразных народных преданий.
("Речь" 5 декабря (22 ноября) 1912 года) 

http://lib.rin.ru/

ИВАНОВО

В черту города Иваново-Вознесенска включена пустошь Соснево

http://www.ivarh.ru/

Протокол предъявления материалов следствия А.И. Спиридовичу

21 ноября 1912 г

1912 года, ноября 21 дня, сенатор Н.З. Шульгин, в городе С.-Петербурге предъявил, согласно 448 и 476 ст. Уст. угол. суд., обвиняемому полковнику отдельного корпуса жандармов Александру Ивановичу Спиридовичу настоящее следственное производство и спрашивал его, не желает ли он представить еще что-либо в свое оправдание, причем он объяснил:
Я, Александр Иванович Спиридович, полковник отдельного корпуса жандармов добавляю к своим показаниям:
Конкретные указания на возводимые против меня обвинения включены в пунктах 4-м и 5-м Постановления о привлечении меня к настоящему следствию в качестве обвиняемого, причем обвинение по пункту 4-му явилось результатом неправильного трактования моих служебных в гор. Киеве обязанностей.
Полагая, что инкриминируемое мне пунктом 4-м Постановления без-действие власти, выразившееся в том, что я «не только не предъявил подполковнику Кулябке требования об учреждении надзора за личностью и действиями Богрова, а также об исследовании в квартире последнего, действительно ли там находится один из прибывших по его заявлению в гор. Киев злоумышленников, но и не доложил о непринятии Кулябкою указанных мер своему непосредственному начальству» – вполне ныне опровергнуто благодаря тому, что объем моей власти и круг моих обязанностей в Киеве вполне установлен в следствии как личными моими показаниями, так и показаниями генерал-адъютанта Дедюлина, генерал-лейтенанта Курлова, а также и представленными дворцовым комендантом документами – письмо генерал-лейтенанта Курлова к дворцовому коменданту от 11-го июля 1911 г. за № 281, ответ дворцового коменданта – генералу Курлову от 15-го июля 1911 г. за № 1256 и предписание, данное мне дворцовым комендан-том от 15-го июля 1911 г. за № 1257, я не настаиваю на розыске «Инструкции» секретной охране для города Киева и прошу лишь об осмотре представляемой при сем подобной же инструкции для С.-Петербурга, каковая вполне сходна с инструкцией для Киева по существу. Я также считаю ныне для себя излишним поддерживать сделанное мною заявлением об осмотре выработанного своевременно и необнаруженного в делах департамента полиции плана охраны для Киева, ибо отмеченные выше документы – равно и имеющиеся вследствие показания, вполне устанавливают, что в Киеве я был лишь начальником отряда секретной охраны, осуществление же политического розыска, в область которого относится инкриминируемое мне пунктом 4-м бездействие власти, в круг моих обязанностей совершенно не входило.
Что же касается обвинения по пункту 5-му Постановления, которое заключается в том, что я знал о том, что Богрову имеют быть выданы подполковником Кулябкою билеты для входа в места, где должны были происходить в Киеве торжества в Высочайшем присутствии, а также зная, что 31 августа вечером Богров был в Купеческом саду, я не принял никаких мер к воспрепятствованию выдаче Богрову билетов, не довел об изложенных обстоятельствах до сведения своего начальства, не распорядился об учреждении за Богровым, «в случае выдачи ему билетов» для пропуска на торжества, бдительного надзора, не распорядился и о принятии мер, дабы удостовериться, что он не скрывал при себе оружия или взрывчатых снарядов, то ныне, ознакомившись со всем следственным материалом, заявляю следующее.
В следственном материале нет доказательств тому, что Кулябко имел намерение снабжать вообще Богрова билетами в места Высочайших посещений.
Из показания Кулябко от 17-го августа сего года можно, казалось бы, заключить, что такое намерение у него было, но сам же он на том же допросе показывает, «хотя при неоднократных допросах меня при сена-торском расследовании я удостоверял, что тогда же нами принципиально было решено допустить Богрова, если это понадобится, в места Высочайших посещений, но в настоящее время с точностью восстановить это обстоятельство я не могу».
При допросе 29-го октября сего года Кулябко говорит, что предложил Богрову предоставить ему билеты в места посещений и прибавляет, «вопроса о том, для какой цели может понадобиться Богрову быть в означенных местах, не возникало».
Полагаю, что если бы 26-го числа действительно возникло принципиальное намерение допускать Богрова в места посещений, то, надо думать, возник бы и вопрос, да для какой же цели необходимо до-пускать Богрова в места посещений.
Если для розыска тех боевиков, относительно коих Богров дал предупредительные сведения, то, во-первых, их разыскивать не было надобности, ибо они сами должны были прибыть в квартиру Богрова, а, во-вторых, Богров еще не знал, кто именно прибудет из боевиков, а, следовательно, значит не знал и того, кого именно надо высматривать; если «для охраны» – то от кого и каких лиц должен был охранять Богров. Ведь боевики еще тогда не приехали, а с целью убийства какого именно лица они должны были приехать – Богров тогда еще определенно не знал.
Что заранее предрешенного намерения выдавать билеты Богрову не было, явствует также и из показания Богрова, который при допросе его 2-го сентября 1911 г. в Киевской крепости подробно выяснил всю картину, как ему удалось добиться получения билетов в сад и в театр. Богров показал:
«При первом свидании с Кулябко он, указывая мне на пачку пригласительных билетов на разные торжества, спросил меня, имею ли я таковые, но я, не желая возбудить у него подозрения, ответил ему, что мне таковых не надо; однако, я твердо решил достать такие билеты и с этой целью телефонировал ему в 6 часов вечера 31 августа, что в видах успеха дела мне необходим билет на вход в Купеческий сад. Кулябко, очевидно, понял, что мое присутствие в саду требуется для предупреждения покушения, и сообщил мне, что билет будет мне выдан и чтобы я прислал за ним посыльного. Таким образом, я и получил билет и находился в Купеческом саду 31-го августа».
Способ добытия билета на спектакль 1-го сентября еще более интересен. В ночь на 1-е Богров просил Кулябко дать ему этот билет, но, показывает он:
«Но окончательно этот вопрос не был тогда разрешен, поэтому я на следующий день снова пошел к Кулябко и сообщил ему, а также присутствовавшему Веригину, что билет мне необходим, во-1-х, для того, чтобы быть изолированным от компании бомбистов, а, во-вторых, для разных других целей, полезных для охранного отделения. Но эти цели были изложены мною весьма неопределенно и туманно и я, главным образом, рассчитывал, что Кулябко среди окружающей его суматохи не станет особенно в них разбираться, а из доверия ко мне выдаст билет. Мои предположения в этом смысле вполне оправдались, и билет был мне прислан в 8 часов вечера с филером охранного отделения, о чем меня предуведомил по телефону Кулябко».
Из вышеизложенного ясно, что Кулябко не сразу решился выдать Богрову билет в театр; он колебался, как бы оттягивая выдачу, а Богров прилагал все усилия, дабы вырвать для себя билет. Едва ли бы оба они действовали таким образом, если бы уже 26-го действительно было принято принципиальное решение выдавать Богрову билеты в места Высочайших посещений. Кулябко не оттягивал бы тогда выдачу, а согласился бы на нее сразу, Богрову же не приходилось бы волноваться и прибегать к уловкам, дабы добыть билет.
Кроме того, судя по показаниям самого Кулябки, принятие такового принципиального решения о выдаче билетов едва ли было и нужно для Кулябки.
На допросе 29-го октября сего года он категорически заявляет:
«Вопроса о том, для какой цели может понадобиться Богрову быть в означенных местах, не возникало, и я допустил бы Богрова во всяком случае, если бы по делу даже и не представлялось к тому надобности, а он попросил бы меня об этом, так как я вполне доверял Богрову».
Какое же при подобном полном доверии к сотруднику могло быть предпринимаемо заранее намерение.
Оно могло таиться в Кулябке вместе с верой в Богрова, и сомнений по сему у него не могло возникать, как не возникало сомнений и относительно самого Богрова. Эта вера начальников розыска в сотруд-ников свойственна делу розыска, она, правда, давала иногда катастрофы, но она же давала и предупреждения самых важных государственных преступлений до предупреждения цареубийства включительно.
Но если, несмотря на все вышеприведенные мои доводы, можно все-таки признать, что Кулябко все-таки принял 26-го числа намерение до-пускать Богрова в места посещений, то и тогда в следственном материале нет достаточных данных, дабы утверждать, что я знал о таковом предпринятом Кулябкою решении, принятие которого приурочивается к свиданию с Богровым, состоявшемуся в кабинете у Кулябки 26-го августа, и которое выводится из вышеприведенной фразы Богрова:
«При первом свидании с Кулябкой он, указывая на пачку пригласительных билетов на разные торжества, спросил меня, имею ли таковые, но я, не желая возбудить у него подозрения, ответил ему, что мне таковых не надо», и из показания Кулябки 17-го августа, что я присутствовал при этом разговоре.
Принимая во внимание, 1) что Кулябко беседовал 26-го числа с Бог-ровым в кабинете не только при мне, но еще и до моего входа в кабинет и даже успел выслушать все агентурное от Богрова сведение, а Богров в течение этого именно времени даже успел записать все рассказанное на бумагу; 2) что я и Веригин категорически отрицаем подобный разговор в нашем присутствии; 3) что Богров совершенно не указывает на то, что обмен фраз его с Кулябкою происходил именно при нас с Веригиным, а говорит лишь, что он происходил при первом его разговоре с Кулябкою; 4) что сам Кулябко, как видно из вышеприведенной уже выписки его показания 17-го августа сего года, заявляет, что не может восстановить этого обстоятельства с точностью, каковое заявление имеет особое значение ввиду поступившего ныне от Кулябки приложенного к делу его прошения от 13 октября сего года, в котором он вообще как бы берет назад все сделанные им против разных лиц показания, и 5) что по показанию прокурора Киевской судебной палаты Чаплинского, записавшего на суде показания Богрова, явствует, что предложение Кулябкою билетов Богрову произошло без меня и Веригина при следующей обстановке:
«После долгих колебаний он, Богров, решился убить Кулябку и с этой целью пошел 27-го августа к нему на квартиру. Кулябко встретил его очень радушно, и он не решился выполнить своего намерения; тогда же Кулябко предложил ему билеты в Купеческий сад и другие места; он отказался, т.к. билеты ему не были нужны тогда; Кулябко предложил ему подождать пока придут Веригин и Спиридович; в присутствии этих лиц он, Богров, рассказал выдуманную им историю о приезжем анархисте и о барышне с бомбой», – принимая все это во внимание – я утверждаю, что в следственном материале не только нет улики против меня в том отношении, что я слышал указанный обмен фраз между Кулябкою и Богровым, из какового обстоятельства только и выводится мое знание, якобы, намерения Кулябки допускать Богрова в места посещений, а, наоборот, в деле находится прямое доказательство того, что разговор Кулябки и Богрова о билетах произошел 26-го августа без меня, до моего с Веригиным входа в кабинет.
По поводу же вообще вопроса о допуске сотрудников в круг охраны я докладываю следующее. В своем объяснении Государственному совету от 13-го августа 1911 года за № 1071 я показывал:
«В один из состоявшихся зимою 1910 года Высочайших по С.-Петербургу проездов я, следуя за Его Величеством в особом автомобиле и усмотрев из разговора с сидевшим со мною по наряду от охранной команды С.-Петербургского охранного отделения агентом, что он, по всему вероятию, был раньше сотрудником, выяснил, кто он такой и когда убедился, что то был действительно бывший сотрудник, я потребовал исключения его из наряда в автомобиль, что и было выполнено; доложил о том дворцовому коменданту, доложил и генерал-лейтенанту Курлову, результатом чего была, как мне тогда говорили, неприятность для начальника Петербургского охранного отделения.
Подобным же образом поступил я и летом 1911 г. в Киев, когда узнал, что ко мне в отряд секретной охраны Петербургское охранное от-деление командировало 5 человек «интеллигентных филеров», из которых три более подходили под тип подобных агентов розыска, а не чинов охраны. Двух из пяти я передал в распоряжение начальника охранного отделения для филерской службы, а трех по предварительному докладу о сем генерал-лейтенанту Курлову, откомандировал при бумаге начальнику С.-Петербургского охранного отделения, о чем и докладывал позже дворцовому коменданту.
Я всегда был против допуска не только действующих, но и даже и бывших сотрудников в круг охраны, считая, что таковая может выполняться только верными Государю запасными нижними чинами, не имевшими никакого общения с революционным миром. Этот принцип я провожу в течение всей шестилетней службы моего заведования охранной агентурой, на нем основана вся введенная мною с одобрения дворцового коменданта система комплектования личного состава агентуры и сколь я тверд в этом взгляде, знает мой начальник дворцовый комендант».
Ныне следствие располагает документальными данными, что эти представленные мною Государственному совету показания – были правильны, потому, возобновляя их, я еще раз утверждаю, что таков мой взгляд как начальника охранной части на сотрудников, не только «на-стоящих», но и бывших, и даже на «подсобных» агентов. Он не явился результатом подчинения моего указаниям какого-либо циркуляра по Министерству внутренних дел, ибо таковых до 1-го сентября 1911 г. по вопросу, можно или нельзя допускать сотрудников близко к местам пребывания Его Величества и к области охраны, не существовало, а явным результатом личного понимания дела охраны и личного взгляда на таковое дело.
И уже исходя из одного этого принципиального взгляда на соотношение «сотрудников» и собственно «охраны» – я не мог бы не поднять тревоги, если бы знал, что существует намерение допустить Богрова в места посещений.
Не зная же о таковом намерении, я, конечно, не мог и принимать каких-либо мер для воспрепятствования выдаче ему билетов, что поставляется мне в вину пунктом 5-м Постановления, по той же причине не мог и делать по сему вопросу каких-либо докладов своему начальству. Что же касается того, что я не распорядился установить за Богровым наблюдения, равно и не распорядился о личном его досмотре в целях обнаружения при нем оружия или взрывчатых снарядов в случае выдачи ему билетов, то по сему поводу показываю:
Богров до момента стрельбы в покойного министра был «сотрудник» подполковника Кулябки и до него, как до сотрудника, я не имел никакого права касаться вообще, а не только устанавливать за ним наблюдение или производить ему личные досмотры. Сотрудник это человек, находящийся на полном попечении и ответственности того начальника розыска, которого он обслуживает, и только он, начальник розыска, может предпринимать по отношению своего сотрудника, пока он состоит таковым, те или иные предупредительные меры.
Воздействовать же в этом отношении на Кулябку я тоже не имел ни права, ни возможности; первое потому, что Кулябко не состоял у меня в подчинении, второе же потому, что, как уже указано выше, о намерениях Кулябки по отношению Богрова я осведомлен не был; о том же, что Богров находится в театре, я не знал, что вполне устанавливается всем следственным материалом по настоящему делу, почему таковое знание о присутствии Богрова в театре мне в вину и не вменяется.
В настоящее время ничего более добавить не имею. Следственное производство мне предъявлено, и копии протоколов и постановлений по 1 ноября 1912 г. я получил. Мне также заявлено, что предварительное по настоящему следствию окончено и что все производство будет направлено обер-прокурору уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената.

Полковник Спиридович.

http://www.hrono.ru/